Начиная с изображения родословия самого Чингис-хана, в «Пяти родословиях» проявились качественные изменения. Когда, после описанных выше формальных моментов, помешенных в самом начале, наступила очередь изображения потомков Чингис-хана, из их общего числа были выделены четыре «столпа» — Джучи, Чагатай, Угедей и Тулуй. Их родословия описывались отдельно в правой половине листа. Родословия остальных сыновей Чингис-хана в порядке старшинства изображались в левой половине листа. Дочери Чингис-хана были перечислены в порядке старшинства еще левее. Родословия им не полагались. Под их именами помещались лишь краткие заметки об их судьбах в семьях мужей, попадавших в разряд кюрегенов (зятьев Чингис-хана). Четыре «столпа» изображались в виде прямоугольников, вытянутых сверху вниз. Их имена вписывались в эти прямоугольники — сначала уйгурицей по-монгольски, затем арабской графикой по-персидски. Остальные сыновья изображались в виде малых квадратов. Их имена вписывались сначала по-монгольски, затем по-персидски. Таким же образом в малые круги вписывались имена дочерей Чингис-хана. Такой же порядок оформления родословий стал законом при описании потомков Чингис-хана [Rashid, S. а., л. 1076-110а].
Второй том «Сборника летописей» заключал в себе достаточно подробную достоверную историю четырех сыновей Чингис-хана — Угедея, Джучи, Чагатая, Тулуя и их детей [Рашид-ад-дин, 1960, т. 2: 3-64, 64-87, 88-162, 103-113]. При этом основное внимание было уделено истории тех сыновей и внуков Чингис-хана, которые занимали ханский престол — Угедея, Гуюка, Мункэ и Хубилая. Таблицы с их предполагаемыми изображениями и расположение символов их детей подобны рассмотренной выше таблице Чингис-хана [Рашид-ад-дин, 1960, т. 2, вклейка на трех страницах между с. 16 и 17, с. 114, 127, вклейка между с. 156 и 157]. «История каждого хагана, — заключил Ш.Бира, — писалась по единой схеме и состояла из трех частей: родословная, история хагансгвования, билики (наставления) и притчи хагана. Подобная схема гораздо больше отвечала представлениям
монголов, нежели традиции мусульманской историографии» [Вира, 1978: 150].
Третий том [Рашид-ад-дин, 1946, т. 3] являлся свидетельством одного важного аспекта взаимосвязей монгольских и мусульманских историографических традиций той эпохи: монгольская историография, хотя и выступала в качестве официального направления, в конце концов должна была уступить свое господствующее положение более развитой местной историографической школе, причем этот процесс ускорялся по мере ассимиляции монгольских завоевателей в мусульманской культурно-этнической среде [Вира, 1978: 153-154].
Относительно иллюстраторов «Сборника летописей», в течение ряда лет украшавших его своими миниатюрами, А.Тоган уточнил в своем докладе, что у Рашид ад-Дина содержались в рабстве 20 семей монгольских и тюркских художников [Togan, 1962: 71]. Время составления летописного свода Газан-хана определяется по материалам введения в «Сборник летописей», написанного самим Рашид ад-Дином. Там он заявляет, что приступил к составлению «Газановой истории» по повелению Газана после восшествия его на престол, т.е. не ранее октября 1295 г., а закончил переписывать набело первую книгу 7 мая 1305 г., т.е. уже после смерти Газана, которая случилась 17 мая 1304 г. [Рашид-ад-дин, 1952, т. 1,кн. 1:41].
Перед смертью Газан-хан назначил преемником своего брата Улд-жейту, носившего также мусульманское имя султан Мухаммед Худа-бендэ (1304-1316). Улджейту в детстве был окрещен своей матерью-христианкой, потом он принял ислам в суннитской форме, а в конце концов склонился к шиизму. Но попытка этого ильхана сделать шиизм государственным исповеданием кончилась неудачей из-за решительного сопротивления иранской духовной и чиновной знати, твердо державшейся суннизма [Петрушевский, 1958: 206].
После внезапной кончины Газан-хана Рашид ад-Дин перевел его летописный свод на монгольский язык и в числе ряда других своих произведений, посвященных Улджейту и также переведенных на монгольский, преподнес в дар новому ильхану. Улджейту-хан щедро наградил автора [Togan, 1962: 62-63]. По словам Рашид ад-Дина, Улджейту распорядился составить собственный летописный лицевой свод и, во имя своего брата, включить в него «Газанову историю» в ее изначальном виде [Рашид-ад-дин, 1952, т. 1, кн. 1: 53-56]. Эту операцию Рашид ад-Дин проделал весьма искусно. В его редакции летописного лицевого свода Улджейту-хана «Газанова история» полностью заняла первую книгу первого тома и весь третий том «Сборника летописей», который заканчивался повествованием о Газан-хане и 40 рассказами о реформах Газана
[Рашид-ад-дин, 1946, т. 3: 138-316]. Вторая книга первого тома и содержание второго тома «Сборника летописей» являлись собственно летописным лицевым сводом Улджсйту-хана. Свод был иллюстрирован цветными портретами — миниатюрами предков Чингиса, самого Чингис-хана, его сыновей и внуков, добившихся ханского достоинства.
После изложения родословия каждого хана, начиная с Чингис-хана, в «Сборнике летописей» помещались повествования, именовавшиеся «Летописями государей, халифов, султанов, меликов и атабсков Иранской земли, Рума (Малой Азии), Шама (Сирии), Мисра (Египта) и прочих государей, правивших в упомянутые промежутки времени». Из какого источника черпал Рашид ад-Дин эти сведения?
Дело в том, что не позднее 1310г. Рашид ад-Дином было создано вышеупомянутое монументальное сочинение, названное им «Пять родословий» («Шу'аб-и панджгана»), представлявшее собой генеалогии царствующих династий мусульман (арабов), монголов, евреев, франков и китайцев [Rashid, S. а.]. Значительную роль в составлении иллюстрированных родословий монголов сыграл названный выше Пулад-чинеян, который занимал высокую должность министра (чинеян) при Хубилай-хагане. Впоследствии Хубилай отправил его своим полномочным представителем в Иран, куда Пулад прибыл в 1286 г. Он пользовался большим уважением при дворе ильханов, занимая должности великого эмира и командующего войсками Ирана и Турана. Умер Пулад в 1312 или 1313 г. [Вира, 1978: 136-137].
Именно в «Пяти родословиях» появились первые изображения — миниатюры, использованные Рашид ад-Дином для иллюстрирования летописного лицевого свода Улджейту-хана в «Сборнике летописей». Рашид ад-Дин и его разноязычные соавторы создали монументальное исследование родословий и историй правления династий широкого ареала стран, включавших мусульманские страны, подчиненные монголам, и стран еще не подчиненных им. На первое место в «Пяти родословиях» были поставлены монголы-Чингисиды и «золотой род» Чингис-хана. Собрание было иллюстрировано в той самой форме портретов-миниатюр, которую я описал выше, рассказывая о миниатюрах предков Чингиса, самого Чингис-хана и его потомков в составе «Сборника летописей». С этой монгольской частью «Пяти родословий» я и ознакомился с помощью Н.Н.Телицина. Собрание «Пяти родословий» было двуязычным — формулярные заставки и некоторые части текста были начертаны уйгурицей по-монгольски. Монгольский текст тут же переводился на персидский язык.
Продолжая свое повествование о составе «Сборника летописей» и заканчивая его, я определенно могу утверждать, что «Газанова исто
рия» украшала собой этот свод и завершала его. На изложении летописного, но ни в коей мере не лицевого свода Газан-хана оканчиваются почти все сохранившиеся списки третьего тома «Сборника летописей».
Только в одном его списке можно прочесть: «Господин мирян, Асаф века, составитель этой книги, которая называется „Благословенной Газановой летописью", сочинил [ее] для счастливого прощенного [Богом], покойного султана Газан-хана 'да просветит Бог его доказательство', а для нынешнего государя, повелителя земель Востока и Запада он сочинил другой том, называемый „Летописью мира", и она есть краткое изложение [событий] от Адама до сих пор. Летопись и повествование о нынешнем государе, — да пребудет он до дня воскрешенья из мертвых, от его рождения до конца, который будет вечен, — приложение к той книге. Не всякому доступно написать эти два больших тома, но если напишут тот [второй] том, то сам составитель, 'да будет велика его победа', включил [приложение] в него, то [это] можно, так как на эту дерзость прикроют глаза полою прощения. Окончена эта благословенная книга в конце месяца ша'бана 717 лунного года в Багдаде. 'Да сохранит ее Бог Всевышний'» [Рашид-ад-дин, 1946, т. 3: 316, примеч. 2].
Я воздержусь от подробного комментирования приведенной цитаты. Скажу только, что дата в конце ее по мусульманской хиджре приходится на начало ноября 1317 г. по европейскому летосчислению. Последнее означает, что автор «Сборника летописей» и «Пяти родословий» Рашид ад-Дин был еще жив и фактически управлял всеми делами Хулагуидского государства (в промежуток времени от 1298 до 1318 г.), а Улджейту-хан, который заказал ему свой летописный лицевой свод, умер в 1316 г. В том же году ему наследовал его 12-летний сын, Абу Сайд Бахадур-хан (1316-1335) [Петрушевский, 1958: 202, 206-207]. Остается признать летописный лицевой свод Улджейту-хана единственным полноценным лицевым сводом за всю историю Хулагуидского государства, а Рашид ад-Дина — его создателем.
После смерти ильхана Абу Сайда (1335 г.) центробежные стремления крупных феодалов, борьба за власть между феодальными кликами и вновь развернувшиеся народно-освободительные движения привели к тому, что созданное монгольскими завоевателями государство иль-ханов-Хулагуидов распалось (между 1336 и 1353 г.).
Монголы в Иране постепенно ассимилировались частью с жившими там тюрками, частью же и с иранцами [Петрушевский, 1958: 210].
В период с 1381 по 1393 г. произошло завоевание Ирана войсками Тимура. В сложившемся в 1370 г. в Средней Азии государстве Тимура сохранялись традиции морггольской государственности. Тимур, про
исходивший из тюркизованного монгольского племени барлас, возводил на престол марионеточных ханов из потомков Чагатая — второго сына Чингис-хана, управляя формально от их имени, фактически же полновластно. Он, как и последние чагатайские ханы Средней Азии, старался примирить интересы кочевой монголо-тюркской и оседлой таджикской знати, понимая, что эта знать только в том случае откажется от междоусобных войн и будет лояльно поддерживать сильную центральную власть, если последняя сумеет организовать грабительские завоевательные войны широкого масштаба, дабы феодальная знать могла получить в результате этих войн новые земельные владения и богатую военную добычу.
Стремление удовлетворить эти интересы побудило Тимура принять план широких завоеваний в сторону Золотой Орды, Ирана, Индии, Кавказа и стран Передней Азии. В этом отношении Тимур действовал по рецепту всех вождей завоевательных движений кочевых племен, в частности Чингис-хана. Только ареал Тимуровых завоеваний, соответственно его военным силам, был значительно меньше ареала завоеваний Чингис-хана [Петрушевский, 1958: 210]. Награбленные во время войн средства Тимур использовал для проведения оросительных систем, строительства и украшения городов. Из покоренных стран он привозил в Самарканд ремесленников. Все этот делалось, конечно, в интересах класса феодалов [Петрушевский, 1958: 231].
В своих походах в Иран Тимур встретил поддержку со стороны части феодалов, особенно монголо-тюркской кочевой знати, которая не смогла справиться с народными движениями. Укрепившись в Средней Азии, Тимур предпринял поход в Хорасан, подчинил правителей государства гератских медиков Куртов и Сербедарского государства. Поставив в Герате и Себзеваре своих наместников и обложив жителей их районов огромной контрибуцией, Тимур оставил их правителей номинальными государями владений, но держал их при своем дворе, умертвив их через несколько лет без всякого повода. Он создал в Иране два больших наместничества-султаната: Хорасан с центром в Герате, для сына Шахруха, и Западный Иран с Азербайджаном и Арменией с центром в Тебризе, для сына Мираншаха. К 1393 г. завоевание Тимуром всей территории Ирана было завершено [Петрушевский, 1958: 231-232].
После смерти Тимура (февраль 1405 г.) его огромная империя, не имевшая единой экономической базы, стала быстро распадаться. Из-за верховной власти и титула султана в Хорасане велась междоусобная война, закончившаяся победой Шахруха (правил в 1405-1447 тт.). Государство Тимуридов теперь ограничилось Средней Азией и собст
венно иранскими областями. Султан Шахрух сделал столицей Тиму-ридского государства Герат, который в XV в. превратился в крупнейший торгово-ремесленный город и центр культурной жизни. Шахрух в отличие от Тимура старался опираться не на монголо-тюркских кочевников, а на оседлую иранскую (таджикскую и персидскую) знать, преимущественно на гражданскую бюрократию и мусульманское духовенство. Эти группы класса феодалов играли руководящую политическую роль. Этим объясняется и тот факт, что историки XV в., отражавшие точку зрения названных групп класса феодалов идеализировали и всячески расхваливали личность Шахруха. рисуя его исключительно мудрым, идеальным мусульманским государем. Внутренний распад государства Тимуридов Шахрух думал предотвратить, создав несколько наместничеств во главе со своими сыновьями, племянниками и внуками, которым были подчинены местные феодалы. Правительство Шахруха старалось возродить производительные силы Ирана. С этой целью, а также дабы успокоить крестьянство Шахрух вернулся к политике Газан-хана [Петрушевский, 1958: 234].
Шахрух связывал большие надежды с личностью своего третьего сына. Байсунгур-мирзы (1397-1433), в качестве своего преемника на троне Хорасанского султаната. С юношеского возраста Байсунгур постоянно находился в центре событий, участвуя во всех сколько-нибудь существенных внешне- и внутриполитических акциях, проводимых Шахрухом, и выполнял различные миссии, возлагавшиеся на него отцом. При дворе Байсунгура функционировала библиотека-мастерская, в стенах которой были собраны лучшие мастера «книжного рукоделия», создавшие уникальные высокохудожественные рукописные книги для своего патрона. Мастерская стала подлинным центром всего Среднего Востока по производству лицевых списков и, более того, центром традиционных художественных промыслов и ремесел. В ней наряду с мастерами «книжного рукоделия» (каллиграфы, иллюстраторы, миниатюристы, переплетчики и др.) работали золотых дел мастера, столяры, инкрустаторы, мозаичисты, специалисты по чеканке и художественной ковке [Акимушкин, 1994, вып. 5: 143-167].
Взойдя на престол Тимуридского государства, Шахрух, естественно, заказал себе летописный лицевой свод, который прославил бы в веках лично его и его род. А.Тоган логично полагал, что исполнителем этого свода стал самый выдающийся представитель тимуридской историографии Шихабуддин Хафиз-и Абру, который состоял на службе сначала у Тимура, потом у Шахруха, при дворе которого в Герате он и писал свои труды. Составление летописного лицевого свода Шахруха, заказанного в 1426 г., было осуществлено под руководством Хафиз-и
Абру не полностью, в связи с его смертью в 1430 г. [Togan, 1962: 69]. Значительно позднее его сведения по генеалогии Тимуридов дополнялись другими людьми. Ш.Х.Вохидов, автор русского перевода, сделанного в 2006 г. не с утраченного оригинала 1426 г., а с позднего списка этого произведения, полагает, что одна из последних записей, дополняющих его, была внесена между 1486 и 1488 гг. [Му'изз, 2006: 7].
Название свода Шахруха «Му'изз ал-ансаб» («Прославляющее генеалогии») издавна упоминается во многих биобиблиографических изданиях, в том числе и на русском языке [Стори, 1972, ч. 2: 818]. В 1992 г. японский ориенталист Широ Андо в труде, посвященном изучению этой рукописи, разыскал четыре ее поздних списка и описал их. Лучшим и наиболее полным из них ученый признал Парижский список [Ando, 1992: 15-18]. Его русский перевод осуществлялся Ш.Х.Во-хидовым с персидского текста, выполненного неведомо где и неизвестно кем в первые десятилетия XVI в. [Султанов, 1994: 83].
Весь текст Парижского списка «Му'изз ал-ансаб», его полное изначальное наименование, осмысление его предназначения и адекватность передачи при переводе на русский язык отдельных слов и выражений вызывают у исследователей множество вопросов. Решить многие из них помог бы исторический источник, современный Тимуриду Шахруху и тематически связанный с содержанием Парижского списка. Мы с Н.Н.Телициным знали, что такой источник в удовлетворительном состоянии дошел до наших дней, но не думали, что определить точное предназначение его окажется столь сложным делом. Речь идет об упомянутой выше иллюстрированной рукописи тимуридского времени, обнаруженной в «Альбоме Байсунгура» [Husayn, S. а].
Широ Андо полагал, что эта вторая рукопись (далее — Байсунгур), не имеющая никакого названия, являлась генеалогической записью некого Хусайна сына Али Шаха, создавшего ее в начале XV в. Японский ориенталист основывался на том, что на одном из листов этой рукописи была оттиснута прямоугольная именная печать ее предполагаемого автора [Ando. 1992: 20]. В рукописи насчитывалось 14 листов, заполненных с обеих сторон миниатюрными, мастерски исполненными портретами Чингисидов и Тимуридов с двуязычными (арабицей по-персидски и уйгурицей по-тюркски) надписями над ними. Листы в полном беспорядке были подшиты в одном альбоме, включавшем также листы из других работ мастеров «книжного рукоделия» библиотеки-мастерской Байсунгура.
Внимательно ознакомившись с содержанием этой рукописи, мы установили, что работа над нею еще далека от завершения. Прослеживается только общая сс идеологическая направленность — попытка
создания совместного родословного древа для монгольских царей родов Чингис-хана и Тимура. В рукописи недостает заглавия, вступительной части и некоторых листов основного текста. Почти все миниатюры на сохранившихся листах списка выполнены только в чернильном очерке коричневыми чернилами. Надрисуночные надписи, линии родовых связей и пояснения к ним исполнены профессионально, но на общем светло-коричневом фоне страниц коричневые чернила почти не выделяются и читаются с большим трудом. Только миниатюрный портрет Тимура полностью многоцветно раскрашен с поразительным совершенством, на портрете же Чингисида Джанибека раскрашена лишь одежда хана.
Следует договориться о сущности названия рукописи «Му'изз ал-ансаб», которую я считаю незаконченным вариантом летописного лицевого свода Тимурида Шахруха, а Ш.Х.Вохидов избрал объектом своего перевода. Прежде наименование «Му'изз ал-ансаб» не вызвало вопросов. Действительно, в ту эпоху у персов еще сохранялась традиция давать своим ученым трудам арабские названия, но оформлять их содержание они стали уже исключительно по-персидски. Так что арабское слово ал-ансаб («генеалогии») в названии этого персидского произведения вполне можно заменить его общеизвестным синонимом «родословия». Правда, получившееся словосочетание «Прославляющее родословия» воспринимать стало не легче прежнего. Вспомним, что в русском переводе биобиблиографического обзора Ч.А.Стори «Персидская литература» замечено, что только в трудах В.В.Бартольда можно встретить полное арабское название этого сочинения: «Му'изз ал-ансаб фи шаджарат салатин мугул» [Стори, 1972, ч. 2: 818, примеч. 30], что можно перевести, с нашим уточнением, как «Прославляющее родословия в родословном древе монгольских царей». Из этого названия заключаем, что в произведении прославляются не все родословия, а только те из них, которые составляют невиданное прежде родословное древо монгольских царей, когда монгольскими царями стали называть не только владык из рода Чингис-хана, но и представителей вновь сформированной ветви рода Тимуридов.
Обратимся к тем принципам, которыми руководствовался переводчик, приступая к изданию факсимильного текста и русского перевода «Му'изз ал-ансаб»: «После знака (//) приводятся номера листов „Парижского списка". При этом нами была восстановлена правильная пагинация листов. Указанное на форзацлисте количество листов (161) не соответствует их существу (164)» [Му'изз, 2006: 15]. По этому поводу еще в 1994 г. Т.И.Султанов писал: «...листы 5, 116 и 137 имеют по дополнительному листу», и далее: «Листы 276, 536, 54а, 566, 58а, 114а,
124а, 144а, 149а — пустые» [Султанов, 1994: 83]. Незамедлительно ознакомясь со статьей Т.И.Султанова и фильмокопией текста Парижского списка «Му'изз ал-ансаб», которая хранится в Рукописном отделе Санкт-Петербургского филиала Института востоковедения РАН, я обратил внимание на то обстоятельство, что русский перевод нужного мне в ту пору листа 276 наличествовал в публикации 1941 г. того же самого текста Парижского списка, извлеченного, переведенного и подготовленного к печати В.Г.Тизснгаузеном в 1880 г. [Сборник, 1941, т. 2: 61]. Т.И.Султанов же, как следовало из его статьи, утверждал, что л. 276 и другие восемь листов его фильмокопии — пустые. Я заподозрил, что пустым является не л. 276 Парижского списка — дефектна его фильмокопия. Благодаря дружескому содействию преподавателей Восточного факультета Санкт-Петербургского государственного университета Н.В.Григорьевой, Н.Н.Телицина и Е.М.Шабельниковой мне удалось получить из Парижской Национальной библиотеки ксерокопию интересующего меня листа [Bibliotheque, S. а.]. В то время это меня вполне устроило. Состояние других восьми листов, названных в статье Т.И.Султанова «пустыми», тогда меня не интересовало.
Этот лист 276 Ш.Х.Вохидов поместил в «Факсимильном тексте» на месте листа 286 и присвоил ему номер римскими цифрами — LVI. Пустыми он назвал в своем введении листы 546, 55а, 576, 656, 100а, 102а, 107а, 114а, 115а, 116а, 118а, 121а, 126а, 147а, 1506, 1516, 152а, 163а, т.е. 18 листов в факсимильном тексте не были им воспроизведены [Му'изз, 2006: 15]. В настоящее время я подозреваю, что если не все, то большинство из 9-ти листов «Му'изз ал-ансаб», объявленных в статье Т.И.Султанова «пустыми», и из 18-ти листов того же списка, объявленных во введении Ш.Х.Вохидова «пустыми», на самом деле таковыми не являются, и точное их число нуждается в дополнительной проверке. Указатель имен составлен к тексту перевода на русский язык [Му'изз, 2006: 16]. Так что множество имен Тимуридов оказались в нем неучтенными.
Во введении к своему переводу Ш.Х.Вохидов как бы вскользь замечает: «Во избежание повторов текст в некоторых местах сокращен» [Му'изз, 2006: 15]. Такое замечание, как и сокращение текста первоисточника, для ученого недопустимы. Похоже, что переводчик поставил перед собою цель «подчистить» текст исторического источника и заставить читателя поверить будто бы перед ним «чистый» персидский, а не персидско-тюркский документ. То же позволил себе переводчик и при подготовке к публикации факсимильного текста «Му'изз ал-ансаб». Вся тюркская часть вместе с параллельным персидским текстом и густая сеть линий родовых связей на обрезах многих листов.
скреплявшая родословные таблицы Чингисидов и Тимуридов в разделе «Факсимильный текст» [Му'изз, 2006, л. VII-CCCIX], полностью или почти полностью уничтожена, превращена в некое невнятное подобие «художественного» оформления. Текст родословий Чингисидов и Тимуридов в переводе неотличимо слит со списками военачальников, жен и правительственных чиновников того или иного монгольского царя, которые единой и неразделимой массой в алфавитном порядке представлены в прилагаемом к переводу указателе имен.
Отметим также, что в постраничных примечаниях, приводя аналогии к отдельным реалиям своего перевода, Ш.Х.Вохидов, демонстрируя «научную добросовестность», отсылает читателя к русскому переводу «Сборника летописей». Так, предлагая сверить свой перевод с текстом Рашид ад-Дина, находящимся во второй книге первого тома, Ш.Х.Вохидов 21 раз отсылает исследователя ко второй книге второго тома [Му'изз, 2006: 23-27, 29-30], а второй книги при втором томе «Сборника летописей» никогда не существовало.
Тем не менее сквозь все особенности перевода Ш.Х.Вохидова в нем проглядывается подлинный текст значительного по объему исторического источника «Му'изз ал-ансаб», без помощи сохранившегося факсимильного текста и русского перевода которого исследователю не удалось бы раскрыть содержание фрагментарного списка тимуридской рукописи начала XV в., собственником или заказчиком которой выступал Хусайн, сын Алишаха. В то же время сохранившийся текст «Му'изз ал-ансаб» 1426 г. может быть понят и откорректирован благодаря сохранившимся фрагментам списка 1405 г. Мы постараемся продемонстрировать это в настоящей статье. Правда, здесь мы выполним свое обещание не в полном объеме, а на примере сравнения только схем начальных этапов построения родословного древа монгольских царей у Тимуридов в обеих рукописях. Создание полной схемы родословного древа монгольских царей — задача будущих исследователей.
Проверить русский перевод Ш.Х.Вохидова, используя приложенный к его изданию факсимильный текст, крайне затруднительно, а в ряде случаев совершенно невозможно. Причиной этого является размер прилагаемых фотографий листов Парижского списка рукописи «Му'изз ал-ансаб» (далее — Му'изз). Их необходимо увеличить, а не уменьшить. Значительная часть фототекстов не читается (не говоря уже о тех листах Му'изз, которые целиком пропали для читателя в результате их небрежного фотографирования). Некоторые слова и целые строки оригинала, чуть поврежденные или совсем мелкие, сливаются на фотографиях в непроглядные черные кляксы. Особенно это касается
листов, содержащих значительные массивы персидского текста, которые не организованы рамками родословных таблиц.
За вступительной частью факсимильного текста Му'изз [Му'изз, 2006, л. II—VI] располагалось родословное древо Добун-Баяна [Му'изз, 2006, л. VII—IX]. Когда именной состав этого древа описывался Рашид ад-Дином в «Сборнике летописей» под названием повествования о Добун-Баяне и его жене Алан-гоа [Рашид-ад-дин, 1952, т. 1, кн. 2: 9-10], уже тогда он сопровождался таблицей с портретом этой супружеской пары в большом прямоугольнике и примечанием Рашид ад-Дина, в котором выражалось сомнение в том, что двоих сыновей Добун-Баяна, которых звали Бугунотай и Бельгунотай, следует относить к роду нирун [Рашид-ад-дин, 1952, т. 1,кн. 2: 11]. В факсимильном тексте Му'изз диаметр круга, находящегося на месте портрета супружеской пары в большом прямоугольнике, только слегка увеличен по сравнению с прочими кругами, а не прямоугольниками, образующими родословное древо Добун-Баяна в «Сборнике летописей». Внутри большого круга факсимильного текста Му'изз по-персидски вписано: «Добун-Баян и потомки его». Из восьми малых кругов, находящихся над большим и образующих корни его родословного древа, имена вписаны только в три круга, а оставшиеся пять кругов — пустые. Имена всех восьми предков Добун-Баяна восстанавливаются в соответствии с текстом «Сборника летописей»: Буртэ-чинэ, Батачи-каан, Тамач, Коричар-мэргэн, Кочам-Борагил, Екэ-Нидун, Сим-Саучи, Кали-Карчу [Рашид-ад-дин, 1952, т. 1, кн. 2: 9-10].
Настало время прервать наше монотонное повествование о поисках новых видов летописных лицевых сводов в истории иранского средневековья, о создании новых форм построения родословного древа монгольских царей и о нашем несколько излишне пристальном внимании к качеству русского перевода Ш.Х.Вохидова. Рассмотрим проблемы чин-гисидских родословий на персидском языке со стороны не одних только правителей, решивших прославить и увековечить свой род на очередном отрезке многовековой истории Ирана, но и с точки зрения реальных исполнителей этих планов — крупных историографов и мыслителей Ирана второй половины XIII — первой половины XV в. Такими историками в указанное время были Фазлаллах Рашид ад-Дин и Шихабуддин Хафиз-и Абру. Эти два мыслителя при жизни не встречались, разделенные быстротекущим временем, но творчество первого из них было глубоко и всесторонне усвоено вторым, качественно переработано и мастерски использовано в интересах своего высочайшего правителя.
Если вершиной творческой мысли Рашид ад-Дина являлось создание (не позднее 1310 г.) грандиозного произведения «Шу'аб-и пандж
гана» («Пять родословий»), где он вывел на первое место среди цивилизованных народов земли принявший идеологию ислама «золотой род» Чингис-хана, то Хафиз-и Абру в написанном им (не ранее 1405 г.) произведении «Му'изз ал-ансаб фи шаджарат салатин мугул» («Прославляющее родословия в родословном древе монгольских царей»), согласившись со своим знаменитым предшественником по вопросу о месте монгольских царей среди цивилизованных народов, в новых исторических условиях современного ему, а не Рашид ад-Дину мира, когда Ираном овладели Тимур и Тимуриды, провозгласил их первыми, более заслуживающими этого места, на основании якобы новых данных родословного древа, которое он сам искусно выстроил.
Эволюцию взглядов Хафиз-и Абру по данным рукописей 1405 и 1426 гг. мы предлагаем ниже в схемах (рис. 1 и 2), с последующим кратким комментарием.
Согласно древней монгольской легенде, краткий пересказ и, возможно, цветное художественное воплощение которой дошли до наших дней в позднейших исторических источниках [Сокровенное, 2002: 9, § 21; Рашид-ад-дин, 1952, т. 1, кн. 2: 14; Husayn, S. а.], Алан-гоа, супруга Добун-Баяна, через несколько лет после ранней смерти своего мужа, от которого она уже имела двоих сыновей, родила еще трех мальчиков. Эти три мальчика, рожденные Алан-гоа от чистого света дневного и ночного светил, положили начало роду нирун.
Сказочный сплав двух светил много ночей подряд проникал через дымник юрты царицы, обретая в видениях женщины облик рыжеволосого (цвета Солнца) и синеокого (цвета Луны) мужчины. Медленно приближаясь и испуская ослепительное сияние, мужчина подходил к Алан-гоа, а затем также медленно покидал юрту. Уходил он потихоньку, «процарапываясь... словно желтый пес» [Сокровенное. 2002: 9, § 21]. Сохраненная в рукописи Байсунгур 1405 г., миниатюра передавала обстоятельства сновидений Алан-гоа в чернильном очерке. Она с поразительной точностью воспроизводила повествование «Сокровенного сказания» 1240 г. о тех же событиях, включая загадочный образ «желтого пса».
Этот образ для мусульманина-суннита, каким был Хафиз-и Абру, уже ничего конкретного не означал, являясь, как мне представляется, таинственной реминисценцией далекого прошлого — действующего уже свыше двух тысяч лет в Китае 60-летнего циклического календаря, где тот или иной год 12-летнего цикла именуется по названию соответствующего животного, снабженного определением цвета того или иного первоэлемента природы, которых было пять. Так что в первооснове «желтый пес» являлся одним из названий года китайского 60-летнего циклического календаря [Цыбульский, 1987].
С миниатюры, изображавшей Алан-гоа в рукописи Байсунгур, 1405 г., А.Тоган выполнил черно-белую фотокопию и в 1962 г. опубликовал ее в приложении к своему докладу [Togan, 1962, вклейка между с. 70 и 71]. Эта фотокопия в 2002 г. была растиражирована в увеличенном виде на ярком сине-зеленом фоне глянцевой обложки книги М.Иванич и М.А.Усманова [Ivanics, 2002].
После того как Хафиз-и Абру довел сомнения Рашид ад-Дина в принадлежности рода сыновей Добун-Баяна к роду нирун до крайней степени своего неверия в то, что земная женщина Алан-гоа может быть в чем-либо сравнимой с той внеземной межпланетной сущностью, какой чудесным образом вдруг обернулась новая Алан-гоа — праматерь рода нирун, — он уже не сомневался в том, что тюркизованный род барлас просто необходимо любыми средствами возвысить над родом Чингисидов, построив новое родословное древо Чингисидов, качественно отличное от созданного Рашид ад-Дином в «Шу'аб-и панджгана» [Rashid, 5.а.,л. 96а-118а].
Он выполнил свое намерение не в конечном итоге, а на первом же этапе построения нового родословного древа, избрав в качестве основного лица третьего из рожденных от чистого света Солнца и Луны мальчиков, которого называли Бодончаром. Главный историограф Тимурида Шахруха объявил Бодончара родоначальником не одного, а сразу двух великих монгольских царей — Чингис-хана и Тимура. Для убедительности он оставил прежнюю, «младшую» линию Чингис-хана без изменения, а когда «общая» для Чингис-хана и Тимура преемственная цепочка от отца к сыну достигла Тумбинэ, его младший сын Кабул составил младшую стволовую ветвь Чингисидов от Кабул-хана до Чингис-хана и далее «золотой род» Чингисидов от Джучи до Джа-нибска. «Старшую» стволовую ветвь Тимура и Тимуридов Хафиз-и Абру составил из действительно старшего сына Тумбинэ Качулая и его сына Эрдэмчар-Барула. У последнего в сыновьях числился Тудан, но Хафиз-и Абру между Эрдэмчаром-Барула и Туданом провел вымышленную им линию родовой связи, в конце которой приписал составленную им преемственную цепочку родственников из никому не известного тюркизованного рода барлас.
В результате манипуляции, проделанной Хафиз-и Абру, оказалось, что недавний скромный зять (монг. кюрегеп) одного из Чингисидов — Тимур, прежде официально не имевший права даже па включение в чингисидское родословие, вдруг «на бумаге» оказался не только наравне с Чингисидами, но и род его барлас стал выше и значительнее рода Чингисидов.
Когда мы с Н.Н.Телициным составляли две упрощенные схемы начального этапа построения нового родословного древа монгольских
царей у Тимуридов, в нашем распоряжении находились не оригиналы, а лишь позднейшие копии с оригинальных текстов необходимых исторических источников. Поэтому прежде всего нам потребовался предельно правильный по написанию и расположению именной состав, принятый самим Хафиз-и Абру, т.е. начертанный уйгурицей по-тюркски. Сделать это оказалось не так просто, ибо листы во фрагментарном тексте альбома Байсунгура были сшиты в беспорядке. Справа от символа портрета Алан-гоа на рис. 1 мы поместили тюркское написание ее имени, переведенное Н.Н.Телициным с уйгурицы на латиницу (в круглых скобках), а слева от символа — русский перевод ее персидского имени, надписанного в рукописи Байсунгур над тюркским именем. Начинался лишенный исторических корней ствол нового родословного древа Алан-гоа с миниатюры, изображавшей родоначальницу и «желтого пса» на одном листе [Husayn, S. а., л. 42а].
Следующие символы портретов на рис. 1 размещаем по порядку их очередности в «Шу'аб-и панджгана» Рашид ад-Дина [Rashid, S. а.], ибо большинство миниатюр в рукописи Байсунгур имеют надписи только уйгурицей по-тюркски. Надписи эти содержатся в рукописи, которая ближе по возрасту к 1405 г., чем все остальные. Далее располагаем символы миниатюр по порядку и оформляем их по принципу начала нового родословного ствола Алан-гоа: Бодончар, Бука, Дутум-Мэнэн [Rashid, S. а., л. 37а], Кайду, Байсунгур [Rashid, S. а., л. 376], Тумбинэ [Rashid, S. а., л. 436]. В этом ряду заимствуем персидские написания имен, точнее их русские переводы из «Шу'аб-и панджгана», расположив их слева от символов портретов.
После того как общий ствол нового родословного древа Алан-гоа разделяется на две (старшую и младшую) стволовые ветви, возглавляемые сыновьями Тумбинэ — братьями Качулаем и Кабулом, продолжим младшую ветвь: Кабул [Rashid, S.a., л. 436], Бартан, Есугэй, Чингис-хан [Rashid, S.a., л. 436], Джучи, Бату [Rashid, S.a., л. 43а], То-ган, Мунга-Тимур [Rashid, S.a., л. 366], Тогрылча, Узбек [Rashid, S.a., л. 36а], Джанибек [Rashid, S.a., л. 386]. По поводу изображений представителей младшей ветви рода Чингисидов рукописи Байсунгур отметим, что в чернильном очерке сохранились 8 портретов: Кабул, Чингис-хан, Джучи, Бату, Тоган, Мунга-Тимур, Тогрылча, Узбек. Бартан и Есугэй имеют только тюркские надписи имен: как простые бахадуры их изображения удостоены лишь простыми малыми кружками. Портрет сидящего на троне Джанибека, сына Узбека, хорошо сохранился, и одежда его трехцветно окрашена.
Именной состав изображений на старшей стволовой ветви рукописи Байсунгур выглядит следующим образом: Качулай [Rashid, S.a., л. 436],
Эрдэмчар-Барула, Соку-Сичан [Rashid, S.a., л. 43а], Карачар, Эчил, Иленгир [Rashid, S.a., л. 366], Борагил, Торгай [Rashid, S.a.], Тимур, Шахрух. [Rashid, S.a., л. 336]. Девять изображений старшей ветви в подтверждение своего превосходства над младшей имеют миниатюры-портреты. Миниатюра, изображающая Тимура, восседающего на троне, полностью и многоцветно раскрашена. Тюркская надпись уй-гурицей над нею сохранилась у нижнего среза другого листа рукописи [Rashid, S.a., л. 36а]. Тюркские надписи над портретами Карачара и Борагила не сохранились. Надпись над изображением Карачара отсутствует по причине слишком близкого расположения его портрета к верхнему срезу листа. Возможно, она, как и в случае с миниатюрой Тимура, находилась у нижнего среза другого листа рукописи. Над портретом Борагила надпись не сохранилась, вероятно, по причине позднейшей реставрации верхнего края данного листа, на котором видны следы бумажной наклейки.
Что касается схемы начального этапа построения родословного древа монгольских царей у Тимуридов в рукописи Му'изз, 1426 г., составленной нами по гораздо более позднему списку этой рукописи и согласно ее неполному факсимильному тексту, приложенному к русскому переводу Му'изз, сопоставление списков Байсунгур и Му'изз выявляет эволюцию взглядов непосредственного автора-составителя рукописей 1405-1426 гг. Хафиз-и Абру на проблему совмещения монгольского рода Чингисидов и монгольского тюркизованного рода бар-лас. Использовав приближенную к 1405 г. рукопись Байсунгур и значительно более раннюю рукопись «Шу'аб-и панджгана», мы уточнили списочный состав и правописание имен, привлеченных Хафиз-и Абру в его попытке совместить и доказать недоказуемое.
Построив на рис. 2 вторую схему начального этапа, мы отыскали в рукописи Му'изз тех же персонажей, что и в схеме на рис. 1. Это помогло уточнить, что во второй схеме «общие» для обоих родов предки третьего сына Алан-гоа, Бодончара, были совсем не равны по своему «званию» другим более «знатным» предкам, из-за чего Бука и Дутум-Мэнэн лишились права на собственные портреты. В течение прошлых переписок рукописей изменилось правописание имен Ду-тум-Мэнэна и Тумбинэ. Римские цифры, помещенные в круглые скобки справа от имен, стали обозначать номера листов факсимильного текста, где эти имена были нами обнаружены.
После разделения единого ствола лишенного корней родословного древа на две стволовые ветви младшая ветвь Чингисидов по своему составу имен повторила личные имена персонажей первой схемы. Число менее «знатных» Чингисидов увеличилось за счет прибавления
к ним Тогана, лишенного права иметь свой портрет в связи с тем, что официально он не был зафиксирован царем в рукописи Му'изз.
Самая значительная по числу уточнений и поправок работа была проделана Хафиз-и Абру над старшей ветвью нового родословного древа. Тимуридский историограф резко уменьшил численность персонажей этой ветви, заслуживающих миниатюрных портретов, по сравнению с первой схемой, где все десять персонажей старшей ветви обладали правом на портрет. Во второй схеме их осталось только двое — Тимур и Шахрух. Мало того, в рукописи Му'изз ее составитель совершенно точно и определенно показал, за счет чего ему удалось соединить древний род Чингисидов с совершенно чуждым ему родом барлас. Точно в середине родовой связи между символами Чингисидов Эрдемчара-Барула и Тудана Хафиз-и Абру провел разделительную линию вымышленной им родовой связи [Му'изз, 2006, л. XV], которую он закончил на листе рукописи, начинающем такую же вымышленную цепочку родовой связи Соку-Сичана, отца Карачара [Му'изз, 2006, л. CLV], которая насчитывала восемь персонажей и заканчивалась символом Тимурида Шахрух-хана [Му'изз, 2006, л. CCLIV].
Как же так? Ведь рукопись Му'изз явно и очевидно показывала, что родственная связь между интересующими нас родами, говоря по-русски, была «шита белыми нитками»! Ну и что? Выдающийся персидский историк наглядно и основательно показал невозможность такой связи. Но, во-первых, прекрасно понимая это, он выполнял непререкаемое повеление Шахруха, а во-вторых, родословия всегда и везде относились к документам высшей степени секретности. Проверить их было попросту невозможно.
Заканчивая рассказ об оформлении нашей второй схемы, следует отметить, что, в связи с неполным составом Парижского списка рукописи Му'изз, опубликованного в факсимильном приложении к ее русскому переводу, нам не удалось обнаружить в нем символ и персидское написание имени Тимурида Иленгира.
Акимушкин, 1994 —Акимушкин О.Ф. Байсунгур-мирза и его роль в культурной и политической жизни Хорасанского султаната Тимуридов первой трети XV века // Петербургское востоковедение. Вып. 5 / Отв. ред. О.Трофимова. СПб., 1994.
Вира, 1978 —Вира Ш. Монгольская историография (XII-XVII вв.). М.. 1978.
Клосс, 1989—Клосс Б.М. Летописный свод Лицевой //Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2, ч. 2 / Отв. ред. Д.С.Лихачев. Л., 1989.
Му'изз, 2006 — Му'изз ал-ансаб (Прославляющее генеалогии) / Отв. ред. А.К.Му-минов. Пер. с перс, предисл., примеч., подготовка факсимиле к изд. Ш.Х.Во
